— Ну и чем это для меня кончится?
— Очевидно. Выжмут из тебя все, что имеет хоть какое-то отношение к этому парню, и отправят на исправление куда-нибудь в Оптину пустынь месяцев на шесть.
— А пытки?
— Брось! Максимум, что тебе грозит — это детектор лжи.
— Откуда ты все это знаешь, бхакт и друг [7]?
— Экий ты эрудированный. Я здесь давно. У меня сменилось много соседей. Насмотрелся я на вас.
— Давно — это сколько?
— Три года.
Я оторопел.
— Но это же предварительное заключение!
— А что еще со мной делать? В монастырь отправлять смешно — я иноверец. Казнить? Времена не те. Между прочим, тюрьма очень эффективно сжигает дурную карму и добавляет тапаса.
И он вновь принял позу лотоса, положил руки на колени ладонями вверх и погрузился в медитацию.
А ночью началась гроза, странная какая-то гроза, неправильная Небо не гасло ни на секунду от частых молний, а раскаты грома слились в один непрерывный гул, смешанный с ревом ветра. Вдруг у нас в камере погас свет, тусклый тюремный свет, который не выключали ни днем ни ночью. Это нас жутко обрадовало. Наконец-то можно поспать спокойно Пусть уж лучше гроза.
А утром меня снова повели на допрос, но на этот раз мы не поднимались вверх, а спускались вниз, что, мягко говоря, не обнадеживало. В небольшой комнате без окон, с голыми каменными стенами, освещенными мертвенно-бледным электрическим светом, меня встретил отец Александр. Других инквизиторов не было, только еще какой-то молодой монах с печальными глазами, неизменный нотарий да невысокий полный человек, вида весьма цивильного.
— Ну, надумали говорить? — поинтересовался отец Александр.
— Мне нечего вам сказать.
— Петр, я буду с вами откровенен. Вы сами не понимаете, во что ввязались, и ваши друзья тоже. Это дело чрезвычайной важности. Его курирует сам отец Иоанн, о нем известно папе! Вы думаете, что применение пыток — пустая угроза? Это не так! Несколько дней назад мы собирали совет, на котором было решено в данном случае отступить от трехвековых традиций увещевания и милосердия и вернуться к старинным методам допроса. У нас нет времени вас уговаривать! Возможно, уже поздно. Нет, дело конечно не в вас и даже не в «Ordo viae». Недавно в Екатеринбурге появился человек, который может представлять угрозу для всех. Он слишком опасен! Нас интересует все, что с ним связано.
Я заколебался. Друг кришнаит как в воду глядел! Отец Александр заметил мои сомнения и впился в меня взглядом.
— Назовите имена. Всех, кто общался с этим орденом. Вы им не повредите. Они нам нужны только как свидетели.
«Нет! Им нельзя верить. Не раскисай!» — сказал я себе.
— Нет! — вслух сказал я.
Отец Александр обреченно развел руками.
— Ну, я сделал все, что мог, — сказал он сводам тюрьмы. — Читайте! — кивнул он нотарию.
— Мы, судья и заседатели, — начал нотарий, — принимая во внимание результаты процесса, ведомого против тебя, Петра Болотова из Москвы, Московской епархии, пришли к заключению, после тщательного исследования всех пунктов, что ты в показаниях своих сбивчив и противоречив. Имеются к тому же различные улики. Их достаточно для того, чтобы подвергнуть тебя допросу под пытками. Поэтому мы объявляем и постановляем, что ты должен быть пытаем сегодня же в семь часов утра. Приговор произнесен.
Я прикинул, что до семи осталось минут пятнадцать. Хреново, однако! Ноги были как ватные.
В этот момент сверху послышался шум и приглушенные крики. Отец Александр посмотрел на дверь.
— Идите выясните, что там происходит, — приказал он одному из полицейских. — А мы идем вниз. Я не собираюсь терять время.
Мы спустились по узенькой каменной лестнице, освещенной таким же противным светом, и оказались в комнате, живо напомнившей мне эпизоды старинных романов. Раскаленные угли, щипцы, плети, кошки… Какие-то совершенно незнакомые мне приспособления. Признаться, только теперь я по-настоящему испугался.
— Вы хоть знаете, как всем этим пользоваться? — дрогнувшим голосом спросил я.
— Сохранились средневековые пособия, — любезно пояснил отец Александр. — Там все расписано по пунктам со схемами и иллюстрациями. Очень доходчиво. Брат Лаврентий, поставь бульончику подогреть, пожалуйста, — обратился он к монашку. — Кстати, Петр, это доктор Фотиев, врач, — он кивнул в сторону полного человека в цивильном. — А то мы люди неопытные, переборщить можем.
Я сглотнул слюну. Нет, невозможно! Чтоб в наше время! Запугивают. Да и отец Александр не похож на палача. Хитрый, конечно, как бес, скользкий, как угорь, сладкий, как трупный запах. Но чтоб пытать!
Вернулся брат Лаврентий.
— Начинайте! — бросил отец Александр.
Меня молниеносно раздели этот самый Лаврентий и один из полицейских и связали руки за спиной. Я оторопел от неожиданности. Стало холодно и чертовски неуютно.
— Лаврентий, с чего обычно, — произнес отец Александр и улыбнулся мне: — Вы у нас уже не первый.
Я посмотрел на монашка. Слишком светлые глаза, нет, не печальные, показалось. Злые. Слишком светлые прямые волосы, слишком бледная кожа, слишком тонкие пальцы. Паук!
— Монах-палач! — воскликнул я.
— Что поделаешь, — печально ответил священник. — Профессионалов все равно не осталось. А брат Лаврентий — единственный из нас, кто согласился исполнить этот скорбный долг. Кстати, Петр, я забыл сказать; вы в любой момент можете заявить, что хотите сделать признание. Пытка будет немедленно остановлена.
Я почувствовал, что мои руки еще к чему-то привязывают. «Дыба», — понял я и ошарашенно посмотрел на отца Александра.
— Да, вы угадали, — кивнул тот. — Вы ничего не хотите сказать?
— Нет. — Вот теперь они точно ничего от меня не узнают, решил я.
Веревка натянулась, ноги мои оторвались от пола, и я охнул от боли. Несколько секунд я не осознавал окружающего, но вдруг веревка ослабла — и я упал. Что-то изменилось — казалось, ко мне потеряли интерес. Рядом с отцом Александром стоял тот самый полицейский, которого послали наверх узнать о причине шума, и что-то взволнованно объяснял ему. Лицо брата Лаврентия стало еще бледнее, хотя это казалось невозможным, а откуда-то сверху доносились крики и топот множества ног.
— Развяжите! — с досадой бросил священник палачу, но было уже поздно. В комнату ворвались какие-то люди, явно не имеющие отношения к духовенству. Они были вооружены и настроены весьма агрессивно. Худой жилистый человек лет тридцати с лишним, вероятно предводитель, яростно смотрел на инквизиторов.
— Взять их! — крикнул он остальным, и толпа набросилась на отца Александра и брата Лаврентия. — Взять, я сказал, — повторил он, и его товарищи несколько расступились.
Моих мучителей крепко держали под руки. По благообразному лицу отца Александра стекала струйка крови.
— Вас будет судить тот, кто имеет на это право! — объявил он инквизиторам.
Только теперь на меня соблаговолили обратить внимание. Жилистый предводитель подошел ко мне и совершенно другим тоном испуганно спросил:
— Вас пытали?
Я кивнул.
— Сволочи!
Он достал нож и перерезал веревки, а потом помог мне подняться. Я с наслаждением растирал запястья.
— Вы свободны! — объявил он. — Инквизиция упразднена!
— Кто вы?
— Меня зовут Филипп. Филипп Лыков, отставной офицер, — и он протянул мне руку, которую я с удовольствием пожал.
ГЛАВА 2
Я поднялся наверх и вышел на улицу. Стоял роскошный летний день, — кажется, я никогда не видел такого высокого голубого неба. На Лубянке нас несколько раз выводили на прогулку, но место так называемой прогулки представляло собой небольшой каменный мешок под железным навесом. Неба практически не было видно, только маленький кусочек.
Я вздохнул полной грудью. Вид, правда, портили несколько поваленных деревьев в сквере у Политехнического музея. Потом я узнал, что ночью над Москвой пронесся небывалой силы ураган, первый за это столетие.
